А.В. Амфитеатров. Из книги «Жизнь человека, неудобного для себя и для многих». М.: 2004

УГАСШИЙ РОД

Страшное, тяжелое впечатление произвела на меня печальная весть о кончине двоюродного брата моего, Александра Александровича Чупрова. И не только потому, что ушел из мира очень хороший человек и знаменитый ученый. И не по родственному чувству. Оно не может быть очень острым, когда не видишься с родственником десять лет, а перед тем тоже не виделся десять лет и, что было переписки, все – по какому-либо чужому, либо общественному делу, а не для личной связи. Нет, больно уколола сердце мысль:
– Вот уже и кончились мосальские Чупровы! Не будет больше Чупровых на Руси!
Недолго существовал их талантливый род. Словно затем только и возникал он, чтобы выработать для России двух блестящих ученых и, в том истощась, угаснуть. Короткая история фамилии, собственно говоря, начинается достоверно только с дедушки Ивана Филипповича Чупрова (отца Александра Ивановича и матери моей Елизаветы Ивановны Чупровых). Прадед уже теряется в мраке конца XVIII и в первых годах XIX века. Кроме того, что его звали Филиппом да что он был духовного звания и не то священствовал, не то дьяконствовал где-то в селе под Мосальском, – я ничего о нем не знаю и не помню, чтобы когда-либо слышал рассказы от матери или дядей и теток. Они все очень мало интересовались своим родословием. Не помню, кто из родни однажды придумал им сербское происхождение, – будто потому они и Чупровы, что предки их пришли в Россию при Екатерине из сербского города Чуприи. Это очень смешило самих Чупровых, и один из них, дядя Алексей Иванович (следующий за Александром Ивановичем сын дедушки Ивана Филипповича), большой юморист, не раз морил нас со смеху, доказывая свое прямое родство с Марком Кралевичем, а следовательно, и права на сербский престол.
Нет, происхождение Чупровых – чисто русское и, по всей вероятности, крестьянское. В великорусском крестьянстве фамилия Чупровых довольно обыкновенна, равно как и в купечестве, вышедшем из крестьян. Странно только, что она удержалась и в духовном звании. В течение ста лет, с половины века XVIII по средние годы XIX, семинария и архиереи пристрастием к книжным прозвищам вытеснили в русском духовенстве почти все основные фамилии, напоминавшие об его демократических корнях. Например, мы, Амфитеатровы, ведем род от одного из братьев Монастыревых, который при Елизавете удостоился получить нашу громоздкую фамилию от «владыки», в награду за хорошие успехи в науках сравнительно с другими братьями, надо думать, изрядными лентяями. Фамилия Монастыревых ясно указывает на происхождение из монастырских крестьян. Того же корня, вероятно, и Чупровы. Только их как-то Бог помиловал от владычных наград превращением в Беневоленских, Орнатских, Бенескриптовых и т.д. Подобно Дроздовым, Скворцовым, Зверевым, Страховым и др., они остались с первобытною фамилией, не получив новой семинарской клички.
Дедушка Иван Филиппович посвящен был в сан в 20-х годах прошлого века. Следовательно, был воспитанник такой бурсы, картин которой надо искать даже не у много позднейшего Помяловского, а еще у Гоголя и Нарежного. Должно быть, смолоду он был настоящий Алеша Попович, потому что и в глубокой старости производил впечатление прекрасного седого богатыря. Пятьдесят с лишком лет протоиерействуя в захолустном городе Мосальске (Калужской губернии), имел громадный авторитет в уезде и пользовался всеобщею любовью. Я довольно живо помню его пятидесятилетний юбилей, на который съехалось духовенство чуть не всей Калужской губернии. Самого же дедушку и огромный дом его с окнами на базарную площадь помню совершенно отчетливо – в наружности, в голосе, в манере речи, в ухватках. Присоединяется к тому в памяти, конечно, и бесчисленное множество анекдотов о нем, которых с детства наслушался от отца с матерью и от дядей и теток.
Старик был очень умен и «добр, как хлеб» при совершенном отсутствии честолюбия. Достигнутым положением своим в жизни он был совершенно доволен. И сам не искал лучшего (сравнительно рано овдовев, легко мог бы быть архиереем), и в детях не понимал, почему они рвутся вон из духовного звания. Препятствовал он тому слабо, – только со старшим, Александром Ивановичем, повоевал было несколько за уход его вместо духовной академии в университет. Но сознание, что ни один из сыновей не будет его преемником в священстве, было чуть ли не единственным идейным огорчением его старости. Когда Александр Иванович изменил духовному званию, старик, трудно помирившийся с тем (под влиянием отца моего, Валентина Николаевича Амфитеатрова, тогда молодого профессора Калужской семинарии, где Александр Иванович кончил курс под его руководством), дал торжественное слово, что, по крайней мере, дочери-то его будут за попами и продолжат духовный род. И оказался в том решении настолько упрям, что отцу моему, крепко сдружившемуся с Александром Ивановичем и полюбившему сестру его Елизавету Ивановну, пришлось-таки, чтобы жениться на ней, отказаться от мечты о светском звании и принять священство, к чему он смолоду совсем не был склонен.
Этою жертвою духовному званию, впрочем, и ограничилось потомство Ивана Филипповича. Следующая дочь его, кроткая, но тихо упрямая, Марья Ивановна, предпочла, чем быть матушкой-попадьей, остаться в старых девах. А младшая, Наталья Ивановна, была еще совсем юною гимназисткою, когда Иван Филиппович скончался, и вместе с ним умерло его крепкое слово. Братья же ее все давно эмансипировались и от духовного звания, и от Мосальска, хотя со стариком-отцом оставались в наилучших отношениях – не только почтительно сыновних, но и дружеских. Александр Иванович, оставленный при кафедре кандидат университета и сотрудник «Русских ведомостей» (еще Н.С. Скворцова), уже был в Москве заметным человеком, готовился к заграничной командировке, из которой – все знали и ожидали – он возвратится преемником профессуры И.К. Бабста. Алексей Иванович служил помощником бухгалтера в Купеческом банке. Владимир Иванович – неудачник семьи – был студентом то в Московском университете, то в Ярославском Демидовском лицее. А самый младший, Иван Иванович, – напротив, надежда семьи – только что поступил в пятый класс московской 6-й гимназии, куда и меня отдали, отчасти под надзор ему, в первый.
Семеро перечисленных детей дедушки Ивана Филипповича представляли собою только остаток потомства, произведенного им в супружестве с Елизаветою Алексеевной Брильянтовой. Добрая половина нарождения вымерла в младенчестве или отрочестве. А остальные оказались непрочны взрослыми. Дядя Володя сошел с ума и умер (туберкулезом легких) лет 22–23. За ним последовали от туберкулеза же – дядя Ваня, приблизительно в том же возрасте, на четвертом курсе медицинского факультета, и мать моя, Елизавета Ивановна, в 37 лет. Затем туберкулез настиг Алексея Ивановича и Марью Ивановну. Они досуществовали до пожилого возраста, но именно «досуществовали», а не дожили. Начиная лет с 30 вся жизнь их превратилась в хроническую борьбу со смертью, которая их подстерегала, а раз-другой ежегодно делала на них острые атаки, требовавшие и острого отражения – путешествий на юг, житья в санаториях и т.п. Так что из семерых уцелели от туберкулеза легких только двое: Александр Иванович и Наталья Ивановна. Последняя умерла в 1913 году, в возрасте 60 лет, от рака печени. Первый в 1908 году, 66 лет, от разрыва сердца. Болезнь сердца унаследовал от него и сын, Александр Александрович, настигнутый смертным недугом гораздо ранее, всего в 52 года. Он был последним представителем рода Чупровых по прямой мужской линии.
В этой странной квелости потомства дедушки Ивана Филипповича повинна, по всей вероятности, кровь бабушки Е.А. Брильянтовой. От дедушки-богатыря детям досталось только внешне могучее сложение да замечательное упорство и цепкость жизненной силы в сопротивлении смерти. Сам он, перевалив уже на восьмой десяток лет, дожил бы, вероятно, и до девяноста, если бы не запустил случайного пореза на ноге. Прикинулась гангрена, а плохие уездные врачи не справились с нею повторными ампутациями. Старик болел два месяца с величайшим мужеством и умер с таким присутствием духа, какого давай Бог всякому. За два часа до кончины он, верный своему всегдашнему бурсацкому юмору, «отпалил» о состоянии своего здоровья такую острую штуку, что Александр Иванович, несмотря на тревогу и скорбь неизбежного ожидания, выскочил в другую комнату, чтобы «отходиться». Дедушка был очень верующий человек и богослужение совершал не то что истово, а со слезами. Но ханжества и ханжей терпеть не мог, равно как и «дух уныния и любоначалия» был ему совершенно чужд и противен. Когда я размышляю о нем, мне кажется, что его религиозное настроение должно было полностью укладываться в прекрасный стих Феоктиристова молебного канона Пресвятой Богородице: «Исполни, чистая, веселия сердце мое, твою нетленную дающи радость, веселия рождшая виновного».
Эту светлость и, как удачно выразился П.Б. Струве в своем некрологе Александра Александровича Чупрова, «благостность» унаследовали от Ивана Филипповича дети его – в особенности те, которые были на него и физически наиболее похожи: Александр Иванович (наибольшее сходство и телом и духом), моя мать, тетя Наташа, – блондины, «Чупровы беленькие». Брюнеты, «Чупровы черненькие», дядя Ваня и тетя Маша, обладали всеми прелестными свойствами общего чупровского характера, кроме веселости, – были меланхолики, а Ваня даже не по возрасту задумчив, строг и часто почти суров. Оба они были мельче ростом прочих братьев и сестер. Брильянтовская кровь одолела в них чупровскую.
Бабушки Елизаветы Алексеевны я не помню, – кажется, она умерла вскоре после моего рождения. Ближайшие ко мне по возрасту дети ее, Наташа и Ваня (их мы, племянники и племянницы, Чупровы, Амфитеатровы, Богдановы, не считали «тетей» и «дядей», – были дядя Саша, дядя Алеша, тетя Маша, а дальше шли просто Володя, Наташа и Ваня), тоже ее не знали. А старшие как-то неохотно о ней вспоминали. Так что, насколько дедушка для меня – легкое и ясное воспоминание, настолько бабушка темна и баснословна.
Духовное звание тоже имеет свою знать, как и дворянство. Брильянтовы принадлежали к калужской духовной знати, отец бабушки был консисторским воротилой. Так что, кажется, выйдя замуж за дедушку, она совершила некоторый «мезальянс». Близости между ее родней и Чупровыми не было ни малейшей. В немногих рассказах, слышанных мною в детстве, она рисовалась женщиной доброй, но вспыльчивой и взбалмошной, да еще, на беду себе и потомству своему, подверженной «русскому несчастию»: запивала. Умерла чахоткою, предрасположение к которой передала и детям. Можно безошибочно сказать, что во всех Чупровых могучая наследственность от Ивана Филипповича непрерывно боролась с дурною наследственностью от Елизаветы Алексеевны: заболевали они роковым недугом удивительно легко, но были неуступчивы и болели подолгу. Исключение дали только нетуберкулезные смерти Чупровых: Александра Ивановича, молниеносная, и быстрая – Александра Александровича.
Александр Александрович был моложе меня почти на 12 лет. Он родился как раз в то время, когда наша семья после пятнадцатилетних перемещений отца по разным калужским городам основалась наконец в Москве. 70-е годы и первая половина 80-х – время наитеснейшей дружбы нашей семьи с семьею Александра Ивановича Чупрова. Мне в ней по годам не было сверстников, так что я больше льнул к старшим. Детское, потом отроческое и наконец юношеское общество, сложившееся в доме Чупровых, как в центре, составляли: 1) Саша Чупров с сестрами Лялею (Ольгою) и Лелею (Еленою), 2) мои значительно младшие сестры Люба и Вера, 3) двоюродные сестры Саши, племянницы его матери, Ольги Егоровны, Надя и Настя Богдановы, дочери М.Е. Богданова, впоследствии пайщика и близкого сотрудника «Русских ведомостей», а тогда организатора разных промышленных предприятий.
Об отце Александра Александровича, незабываемом Александре Ивановиче, великом русском ученом и несравненно светлом общественном деятеле, писали, пишут и долго будут писать очень много. И я писал не раз (см. мою книгу «Славные мертвецы»). Он – фигура столь определенная, что вокруг нее возможно уже только размножение подтверждающих освещение фактов, а никак не его изменение. А.И. Чупров, кажется, единственный, кого даже И.И. Янжул в своих пресловутых, по тону Собакевича, записках оставил, не смазав ни единым черным штрихом. Что Александр Александрович принял от отца огромное наследство ума, таланта, духовного света и сердечной доброты – это вне сомнений, не стоит о том и распространяться. Я хочу поговорить немного о других наследственных и воспитательных влияниях, которые не могли не отразиться на его натуре, когда она в юности формировалась и физически, и морально.
Я думаю, что при оценке характера Александра Александровича никак не следует упускать из внимания кровь его матери Ольги Егоровны – богдановскую кровь. А равным образом и то обстоятельство, что не только юные годы, но и едва ли не всю жизнь он провел в теснейшей близости с роднёю своей матери, а в особенности с ее сестрами, Юлией Егоровной Богдановой и Марьей Егоровной Сперанской. Первая из них может по справедливости называться воспитательницей Александра Александровича.
Все три сестры Богдановы, хотя разделенные довольно значительными возрастными промежутками, были чрезвычайно дружны между собою. Я даже как-то не могу себе представить их живущими врозь и чуждыми общему семейному интересу, сосредоточенному в доме старшей замужней сестры Ольги Егоровны Чупровой. При всем том взаимоотношения их были чужды какой-либо сентиментальности. В качестве шестидесятниц (Ольга) и семидесятниц (ранняя – Юлия, поздняя – Марья) они принадлежали к поколению, в котором чувствительность была не в моде, а господствовала внешняя сухость, насмешливость, подтрунивание, устремление к рассудочности, «щедринский» тон. А между тем несомненно, что из привязанности к семье сестры и детям ее прекрасная собою, умная, талантливая Юлия Егоровна скоротала свой век безмужнею тетею своих племянника и племянниц. Марья Егоровна в конце 70-х годов вышла было замуж за молодого магистранта-филолога Влад. Вас. Сперанского – блестящую, но, к сожалению, не сбывшуюся надежду Московского университета, – но смерть очень вскоре унесла этого талантливого почти еще юношу, и вдова опять слилась с чупровской семьей.
Богдановы – купеческий мосальский род, распавшийся на несколько семейств, близких по крови и свойству. Из них некоторые в 60-х годах пребывали в полудикости «темного царства», а некоторые устремились к просвещению. Тесть Александра Ивановича Чупрова, Егор Петрович Богданов, был главою семьи второй категории. Сам он был человек, схвативший самоучкою внешность кое-какого образования, а супруга его, Настасья Ефимовна, женщина очень умная, строгая, справедливая и вместе с тем сердечная, едва ли была грамотна. В 70-х годах, поселившись по смерти мужа у Чупровых, она появлялась на их профессорских журфиксах в шушунчике и круглой наколке, которые тогда в Москве можно было видеть уже только на сцене, на купчихах в комедиях Островского, да и то первого периода, с действием в 30–40-х годах.
Многочисленным же детям своим эта чета открыла дорогу к высшему образованию, и как молодые Чупровы все ринулись вон из духовного звания, так молодые Богдановы – из звания купеческого. Через женитьбу Александра Ивановича Чупрова на Ольге Егоровне Богдановой это поколение Богдановых и Чупровых очень сдружилось, и хотя некоторые из Богдановых впоследствии через иногородность из тесного содружества выпали, но некоторая общность сохранилась между всеми навсегда. Московские же Богдановы, Михаил Егорович с женою Надеждою Федоровной (урожденной баронессой Медем), были ближайшими к семье Александра Ивановича людьми, и дети Чупровы и Богдановы росли вместе в теснейшей дружбе. Будущие биографы Александра Александровича не должны пройти без внимания мимо этого родства и общения.
Богдановская кровь и богдановское воспитание внесли в характер Александра Александровича значительные изменения – как бы новую редакцию – черт, унаследованных им от Александра Ивановича. Дядя Саша был прежде всего и после всего «поэт жизни». Возрастно он принадлежал к поколению «шестидесятников», но о нем можно было сказать, как о Диккенсовом мистере Пиквике, что «душа его родилась на свет, по крайней мере, на двадцать лет раньше тела».
Из-под образования и воспитания шестидесятника в нем ясно сквозит «человек сороковых годов» – романтик прогресса, идеалист и иде-ализатор, восторженный и несколько сентиментальный мыслитель, любвеобильный до самозабвения и очень торопливый деятель. Разнообразие энтузиастических устремлений навстречу общественным интересам и требованиям препятствовало ему быть «однолюбом науки», как характеризовал сына его, Александра Александровича, в некрологе К.И. Зайцев. Если бы Александр Иванович был поэтом-стихотворцем, его характеристика выразилась бы некрасовским двустишием:

Мне борьба мешала быть поэтом,
Мне мешали песни быть борцом.

Вот это-то «однолюбство» и «однодумство» Александра Александровича, это-то отсутствие в нем отцовской способности «разбрасываться» в неумеренном альтруизме, эта-то его планомерность и сосредоточенность в служении единой любимой цели и представляются мне порожденными в Александре Александровиче материнскою, богдановскою кровью. Ольга Егоровна была типическая «шестидесятница» по взглядам, убеждениям, симпатиям, антипатиям, а характером, по существу добрым, по формам строгим и даже суровым (вся в мать!) – твердыня. Вся в правилах и рамках своей позитивной религии, она весьма мало ценила мечту, скептически относилась к энтузиазму и пафосу, терпеть не могла «экзажерации» и откровенно презирала «расплывчатость». Если с кровью отца рекою хлынула в существо Александра Александровича Фаустово начало, то кровь матери влила в него ту капельку начала Вагнерова, которая, может быть, всем Фаустам была бы не лишнею для застраховки их от захватывающего Мефистофельства жизни.
Александр Александрович рос под женским влиянием (мать и тетки) и в женском товариществе (сестры родные и двоюродные). Мужских влияний на него, мальчика и юношу, не было очень долго. А те, которые бывали, сами были очень женственны (например, В.В. Сперанский) и быстро подчинялись уму и властным характерам сестер Богдановых. Это Ахиллесово воспитание оставило в Александре Александровиче следы на всю жизнь.
Как очень часто бывает с воспитанниками женщин, он прожил жизнь холостяком. В его манерах, мягких и женственных, в спокойствии уверенной речи, в образе мыслей, допускающем чужие несоглашения, но не уступающем им ни на пядь, как бы ни были сильны противные доказательства, уже в ранней юности сквозило нечто от «старой девы», милой, ласковой, любящей и любимой, но роком осужденной на бессемейность и одинокий путь через жизнь. В подобных людях в самих так много женского начала, что женская пара им не нужна, и беспокойное вторжение женщины в их жизнь обыкновенно влечет для них опасный трагический разлад с самими собою. Юный, светло замкнутый в себе, А.А. Чупров очень напоминал тургеневского Аратова до встречи с Кларою Милич, но, к счастью своему и науки, никакой Клары Милич на своей гладкой и успешной житейской дороге он не встретил".
Любопытно отметить, что мой отец, протоиерей Валентин Николаевич Амфитеатров, глубокий знаток людей, а к старости развивший свою приглядку к ним до прозорливости, еще в 80-х годах, когда Александр Александрович был отроком, предсказал, что «Саша Чупров никогда не женится».
Для науки это его монашество, повторяю, было, вероятно, счастьем, но оно обусловило прекращение даровитой, прямой, мосальской ветви от корня Чупровых. Есть ветвь козельская, породившая довольно известного врача-гигиениста И.М. Чупрова, но это дальняя родня и в нынешнем поколении, пожалуй, уже скорее однофамильцы, чем родственники. Не знаю, имела ли потомство старшая сестра Александра Александровича, Ольга Александровна, вышедшая замуж за Н.В. Сперанского (брата выше упоминавшегося Владимира Васильевича). Младшая сестра, Елена Александровна, замужем за немецким профессором – не помню фамилии, – и следовательно, дети ее, как германской подданной, уже не принадлежат России. Во всяком случае, отпрыски рода, перекинувшись по женской линии, привились уже к другим фамилиям и их продолжают. Фамильный же ствол рода иссох.