Андрей Белый. Из романа «Котик Летаев»
(Пг., 1922)
Глава четвертая. Ощупи космосов
Помпул
Христофор Христофорович Помпул — был совсем как... буфет, хоть и жил он вне мира, за нашей глухою стеною, он все же в «мир» хаживал.
Если бы хорошенько приплюснуть наш столовый желтый буфет, то середина буфета бы вспучилась; было бы — набухание; было бы — круглотное брюхо буфета: в никуда и ничто; были бы уши рвущие грохоты посудных осколков в буфете; и был бы он — Помпулом.
Говорилось у нас: собирает все какие-то данные Помпул; за статистическим данным бросается в Лондон; и Лондон, я знал, есть ландо (ландо видели мы на Арбате). И Христофор Христофорович Помпул в моем представлении целый день гнался в Лондоне за статистическим данным; то есть: целый он день, проезжая в ландо (его все-то обыскивал он) — с двумя желтыми баками; и — во всем полосатом; полосатое — думал я — и есть образ жизни: по статистическим данным.
По ночам же он, наперекор всему, — заводился у нас за стеною: вне мира... —
— я впоследствии знал его комнату; я впоследствии понимал: заводился он среди очень громких предметов, безалаберно там возился; и вытаскивал переплетенные томы — огромнейшей библиотеки; погромыхивал, колотясь ими в полки, в столе книжной пыли; мне казалося: кто-то там заживал; слышалось наступление дубостопного шага; из-за стены — в коридоре; чуялась: неотделенность стеною от шага; и стало быть: появление Помпула у постельки; и — с толстым томом в руке; думал я: вот идет теперь Помпул: —
— и глухо бубукали звуки — из
мировой пустоты: выбивал Помпул пыль; и от этого дубостопный буфет начинал будоражиться.
Ломает пролетки
Мы однажды весной шли гулять: было страшно. Над нами з слезал тихолазный толстяк —
— "Беда: это — Помпул".
Христофор Христофорович переламывал оси пролеток: подстережет он извозчика и бросается на него — прямо в Лондон: ось — лопнет; извозчик — ругается; я, увидевши Помпула, сзади стучащего желтой палкой, все-то думаю о извозчике Прохоре — о лихаче; мне хочется выбежать: перед Помпулом хлопнуть дверью; и — раскричаться на улице:
— "Беда...
— Помпул сходит...
— Спасайтесь, извозчики!.."
Извозчики от него — врассыпную, бывало; где проходит по улице Христофор Христофорович, стуча желтой палкой о тумбы, — там пусто: ни одной пролетки уж нет; а за углами их — кучи; они ожидают; желтокосмый там Помпул пройдет; с грохотом после этого они вкатятся снова на белые крепкие камни.
— "С нами, барин!"
— "Пожалуйте"...
Выкинется, бывало, пролетка из-за угла, невзначай; и уже несется она в глубину Арбата — от Помпула.
Христофор Христофорович это знал; и, притаившись на корточках за стеной переулка, — пыхтел он ужасно; и отирал себе пот с крепкокостого лба полосатым платком; и вот — едет пролеточка: Помпул, уже увидев ее, задрожит; и подкрадется на карачках к углу перекрестка, чтоб прыгнуть в нее невероятно огромным прыжком: полосатым своим животом; и тогда-то вот, на переломленной оси, катается в "Лондоне" Помпул; и собирает в нем "данные".
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
— "Да — вот, знаете: Христофор Христофорович-то — ломает пролетки..." —
— доканчивал папа свою небылицу (смутно помнится это), лукаво смеясь и блистая очками; я — верю; а мама — рассердится: небылицы не любит она. Папа скажет ей:
— "Врать ты мне не мешай: а не любо — не слушай..."
<…>
Дом Косякова
Впечатления — записи Вечности.
Если б я мог связать воедино в то время мои представленья о мире, то получилась бы космогония.
Вот она: —
— Дом Косякова, мой папа и все, что ни есть, Львы Толстые
— мне кажутся вечными: —
— все, крутясь, пролетает во мгле,
но не дом Косякова —
— до Арарата
он встал из трепещущих хлябей; кусочек Арбата — за ним.
Папа мой переезжает немедленно: в номер одиннадцать; что-то там образует и пишет; между тем: образуются облака, образуются тротуары, мостят мостовую; с дальней крыши пожарные Пречистенской части подымают огромное солнце; и законами пучинного пульса с Дорогомилова пристает к нам Ковчег; и из него, из Ковчега, —
— с грохотом выгружается:
Помпул; и — что бы ни было; Помпула тащит дворник, Антон, в номер десять, в квартиру, соседнюю с нами; и она же есть — мировое ничто; и бубукает Помпул; имировое ничто обставляет бубуками он; в него с лестницы ведет дверь: золотая дощечка на ней: «Христофор Христофорович Помпул»; дощечка глядит, точно память о времени Допотопного бытия, откуда втащили к нам Помпула... —
— папа мгновенно по этому поводу покупает: дубостопный буфет; Помпул бьется к нам в стену: буфет громыхает посудой...
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
А по Арбату уже: —
— в серой войлочной шляпе и в валенках пробегает
в Хамовники... Лев Толстой; и там раздробляется он в "толстовство" законами пучинного пульса; и о толстовцах мы слышим; "толстовцы" бывают у нас; а смысл — колобродит: метаморфозами образов; метаморфоза проносится пылью по улицам; и возжигается: блеск объяснений над ней, потому что —
— в то самое время с чердака выпускается на зеленую крышу луна: струит блеск над блеском; и над фонарными огоньками несутся сияния; — и умножаются блески катимой луною; луна, описав дугу, падает —
— под тротуары: за парфюмерным магазином «Везбардис».
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Папа все это создал, бац-бац — быстро хлопает дверь допотопного дома; и —
— папа мой с мировою историей многомысленно утекает из косяковского дома: —
— в Университет,
— в Совет,
— в Клуб! —
— Наполеоны, Людовики, Киро-Ксерксы и гунны пролетками громыхают за ним:
— "Со мной, барин".
И — угоняется смысл: на нем Помпул сидит, оповещая Арбат дребезжащей рессорой, что он видит данное: видит данное мне представленье о мире.
Оно — несколько фантастично: что делать.
Так я видел действительность.
<…>
