Соловьев С.М. Благородное воспитание о И.И. Шувалове. / Речь произнесенная в торжественном собрании ИМУ, пред раздачею студентам дипломов и наград, 12 января 1855 г. М.: 1855
ИВАН ИВАНОВИЧ ШУВАЛОВ
Всякое учреждение есть следствие какой-нибудь потребности, которая почувствовалась известным обществом в известное время. Понятно, что учреждение тем полезнее, тем почтеннее, чем более удовлетворяет потребности, вызвавшей его основание, чем живее между его членами предание о цели учреждения, чем сознательнее переходит это предание из века в век, из поколения в поколение. Это предание, присущее членам учреждения при их соединенной деятельности, составляет дух учреждения. Учреждение живет полною жизнью, процветает, когда этот дух силен, когда дает себя чувствовать и в совокупных действиях членов учреждения, и в поведении каждого из них, где бы он ни находился: тогда многие другие учреждения заимствуют от него жизнь, дух и сильны бывают этой жизнью, этим духом. Когда же предание забывается, дух слабеет — учреждение клонится к упадку; тогда люди, ревностные ко славе учреждения, стараются воскресить предание, возвратит его к первоначальной чистоте. Обыкновенно основателями учреждения бывают люди, которые яснее других сознают известную потребность общества, которые образом мыслей и всею деятельностью своею осуществляют ту цель,
2
к которой должно стремиться учреждение; деятельность основателей по этому становится живым преданием, образец, которого члены учреждения никогда не должны терять из виду.
В чем же состоять предание, дух того учреждения, которого мы собрались теперь торжествовать, и кто был человек, в нравственном образе которого осуществляется это предание? Чей нравственный образ мы должны благоговейно перенести из одного, века в другой?
Чтоб уяснить себе предание, дух нашего учреждения, мы должны обратиться ко времени, когда оно возникло, должны обратить внимание на потребности этого времени, и указать, каким образом они явились.
К концу XVI века отечество наше, заключавшее в себе тогда только еще северо-восточную часть нынешней Российской Империи, было однако уже так обширно и так богато средствами к дальнейшему преуспеванию, что в сами Русские и народы соседние сознавали обилие этих средств. Но с таким сознанием соединялось также сознание слабости; сознавали недостаток искусства в употреблении обширных средств, данных Богом народу и стране его; сознавши этот недостаток, начали стремиться к приобретению искусства, к приобретению путей, ведшим к народам, у которых можно было заимствовать искусство: но одного искусства, посредством которого достигались внешние цели государственные, было недостаточно: сознавалась потребность искусства нравственного, уменье приносить частные выгоды в жертву благу общему, сознавалась необходимость распространенная между гражданами познания обязанностей гражданских, чтобы понятия о служении Государству не смешивались с понятиями о служении личным выгодам, и служение последним не подавляло бы служения первому. Торжество над страшными смутами, ознаменовавшими начало XVII века, всего яснее провославную крепость юного Русского общества, возможность бороться с опасными болезнями и преодолеть
3
их. В следствие сильных внутренних потрясений государственного тела, в следствие обнаружения многоразличных нравственных недугов его, Русские люди 1612 года сознали необходимость всеобщего нравственного очищения, которого всенародное покаяние, всенародный пост служил выражением. Это сознание не было бессильно, это покаяние не было одною Формою: доказательством послужило то, что Русские люди встали как один человек, и очистили землю от врагов внешних и внутренних. Нечаямое совершилось, по их словам, и смиренно сознались они, что наказались, и что это наказание служит залогом сохранения наряда, порядка государственного в будущем, залогом дальнейшего преуспевания.
Так наступил XVII-й век, век богатый славными событиями, великими торжествами, но еще боле замечательный тем, что откликается историку непрестанным воплем о необходимости нравственного очищения, совершенствования, о мирах, которые должны быть употреблены для этого. Священный, утешительный вопль! он не похож на тот болезненный вопль, который издают государства пред минутою своего разрушения, когда немногие лучшие люди, указывая на болезни общественного организма, отчаиваются в возможности их излечения и предсказывают близкую гибель государства; не таков вопль, слышный на Руси в ХVII веке, — это вопль юного, крепкого общества, которое сознает свои недостатки и громко объявляет о них, деятельно ища в тоже время средств для их исправления. У нас в XVII веке не никоторые только частные лица вопиют против нравственных недостатков общества: но само Правительство беспощадно, в сильных выражениях указывает на нравственные болезни, требуя излечения их, употребляя к тому средства. Напрасно укоряют Россию XVII века за упадок нравственности: об этом мнимом упадке заключают из громких воплей Правительства церковного и гражданского против нравственных недостатков; но эти самые вопли, как признак сознания, суть вместе с тем признак превосходства XVII века над веками предшествовавшими, которые
4
имели те же недостатки, но не имели сознания о них, или имели его мало. Не порицать мы должны XVII век за упадок нравственности, напротив с живым участием обязаны мы следить за этим напряжением нравственных сил государства в борьбе с многочисленными препятствиями, которые оно встречало при достижении общественной цели. В XVII веке мы ясно слышим предание, идущее от знаменитых борцов 1612 года, собравшихся на очищение государства, провозгласивших всеобщее покаяние, необходимость нравственного очищения для великого дела освобождения отечества от врагов и установления наряда, порядка государственного. Поучительность истории известного народа извлекается из прослежения борьбы, которую он ведет с препятствиями, встречающимися на пути установления наряда. Мы имеем полное право сказать, что наша история в высокой степени поучительна, ибо едва ли найдем другое общество, которое должно было бы выдержать сильнейшую борьбу с препятствиями при достижении своих целей, и мы прежде всего должны воздать благодарность своим предкам за то, что они, при этой борьбе, никогда не отчаивались в спасении отечества.
При усиленной борьбе с многочисленными препятствиями внешними и внутренними, встреченными Россиею при достижении государственных целей, в ХVII веке было сознано, что необходимое средство для торжества над этими препятствиями есть призвание на помощь науки, мудрости гражданской, распространяющей свет, при помощи которого члены общества видят, что они, где они, что обязаны делать для отечества; ибо только тот может быть верным сыном отечества, кто знает свое отечество, его потребности и в состоянии потребить способности свои для удовлетворения той или другой из этих потребностей. Старший брат Петра Великого, Царь Феодор Алексеевич объявил, что, подобно Соломону, он ни о чем не хочет так заботиться, как о мудрости, царских должностей родительниц, всяких благ изобретательниц и совершительниц, с нею же
5
все блага от Бога людям даруются. С этою целью он учреждает Академию, в которой хочет, по его же словам, посеять семена мудрости, то есть, науки гражданской и духовной, начиная от грамматики, пиитики, риторики, диалектики, философии разумительной, естественной и нравственной, даже до богословии, учащей вещам божественным и совести очищению; сюда же должно было войти и учение правосудия духовного и мирского, и прочие все науки.
Так было понято значение науки у нас в конце XVII века: она была призвана как мудрость, царских должностей родительница, всяких благ изобретательница и совершительница, с нею же все блага от Бога людям даруются: и благо нам, что предки наши уверовали в такое обширное, великое значение науки! Наука призывалась не только как изобретательница внешних благ, подательница средств для достижения внешних целей, внешних выгод и удобств: она призывалась прежде всего как мудрость, должностей родительница. Приобретение полезных сведений известным разрядом граждан, которые, в свою очередь, сообщают познанное ими другим более к тому способным соотечественникам, необходимо для государства; но такое приобретение сведений далеко не исчерпывает всей пользы, от науки происходящей, еще не есть приобретение мудрости гражданской, необходимой для установлены внутреннего наряда, для нравственного преуспеяния общества. Наука тогда только вполне достигает своей цели, когда распространяете познания о значении человека и гражданина, о его обязанностях, когда проливает свет, при помощи которого человек видит потребности своего отечества и, благодаря науке, имеет средства удовлетворять этим потребностям; когда распространяете уменье воспитывать человека от ранних лет так, чтоб он мог явиться понимающим свое значение, свои обязанности гражданином. Когда у одного Грека спросили, за чем он учит своего сына, то он отвечал: за тем, чтоб после сын мой не сидел в театре,
6
как камень на камне. Такая цель учения понятна в древнем языческом обществе, при одностороннем, преимущественно художественном развитии народа; но не такова цель учения в нашем новом художественном обществе: у нас отец должен учить сына для того, чтоб тот не сидел как камень на камне при великом зрелище деятельности гражданской, чтоб не только умел рукоплескать подвигам добра и выражать негодование против зла, но чтоб и сам мог участвовать в борьбе между добром и злом, имел средства способствовать постоянному торжеству первого над вторым, благодаря своему просвещению, знанию, благодаря тому, что при чистоте голубиной приобрел он мудрость змеи.
Но известно, что все великое и прекрасное в человечестве достигается не вдруг: так и наука долго должна бороться и с невежеством и с ложными учениями, лжемудрствованиями, которые так много препятствуют распространению мудрости гражданской, утверждению наряда государственного. Самое верное средство к низложению лжемудрствований есть мудрость; лжемудрствования, воздавая невольную дань мудрости, обыкновенно пользуются ее же средствами; тогда мудрость усиживает эти средства и таким образом низлагает лжемудрствования. Отсюда наша обязанность, — сознавая правду и величие дела науки, вести постоянную, неутомимую борьбу со всеми препятствиями, противополагаемыми ей невежеством и лжемудрствованиями; наша обязанность не отчаиваться в великом деле в просвещения и быть достойными своих предков, которые, уверовавши раз в пользу, необходимость науки, не теряли этой веры.
Они не теряли ее в первой половине XVIII века, когда наука принималась медленно, когда, в следствие необходимого закона, сначала старались извлечь из науки только одну внешнюю, материальную пользу, удовлетворить, с помощью науки, внешним потребностям. И в это время лучшие люди понимали, что такое пользование наукой недостаточна, что наука имеет еще другую, высшую цель.
7
Кантемир, на языке, едва только начавшем образовываться, провозглашал высокую нравственную цель, которую имеют науки и искусства. Укоряя современников своих за то, что они позабыли главную цель просвещениям, распространенного Петром Великим, и бросились к одним мaтeреальным выгодам, доставляемым цивилизациею, пренебрегши пользою нравственною, Кантемир говорил:
Большу часть всего того, что в нас приписуем Природе, если хотим последовать зрело,
Найдем воспитания одного быть дело.
И знал то мудрым умом Монарх одаренный,
Петр, отец наш, никаким трудом утомленный,
Когда труды его нам в пользу были нужны:
Училища основал, где промысл услужный
В пути добродетелей умел бы наставить
Младенцев...
Но скоро пелезные презренцы бывают
Дела, кои лакомым чувствам не ласкают.
Кучу к куче прикопить, дом построить пышной, Развести сад и завод, расчистить лес лишной,
Детям уже богатое оставить наследство
Печемся, потеем в том: каково же их детство Проходит, редко на ум двум или трем всходит;
И у кого не одна в безделках исходит
Тысяча, малейшего расхода жалеет
К наставлению детей; когда же шалеет
Сын в возраст пришед, отец тужит и стыдится...
Главное воспитание в том состоит дело,
Чтоб сердце, страсти изгнав, младенческо зрело
В добрых правах утвердить, чтоб чрез то полезен,
Сын твой был отечеству, меж людьми любезен
И всегда желателен: к тому все науки
Концу и искусства все должны подать руки.
Голос Кантемира раздался одиноко в первой половине XVIII века; предание о высокой нравственной цели науки, предание, которое старался поддерживать Кантемир, по видимому, готово было исчезнуть среди материальных стремлений времени. Но это было только по-
8
видимому: на самом же деле наука, внедряясь все более и более, готовилась принять высшее, нравственное значение в обществе. И вот бессмертные слова Кантемира, раздававшиеся одиноко в первой половине вика, о второй его половине повторяются целым хором лучших людей, лучших писателей:
«С давнего уже времени (говорил Бецкий) имеет Россия Академию и разные училища, и много употреблено иждивения на посылку Российского юношества для обучения наукам и художествам; но мало буде не совсем ничего, существительных от того плодов собрано. Разбирая прямые тому причины, не можем мы жаловаться на Провидение и малую в Российском народе к наукам и художествам способность; но можно неоспоримо доказать, что к достижению того не прямые токмо пути избраны были, а чего совсем не доставало, о том совсем и помышляемо не было... Корень всему злу и добру воспитание: достигнуть же последнего с успехом и с твердым исполнением не иначе можно, как избрать средства к тому прямые и основательные. Держась сего неоспоримого правила, единое токмо средство остается, то есть, произвести, сперва способом воспитания, так сказать новую породу или новых отцов и матерей, кои бы детям своим те же прямые и основательные воспитания правила в сердце вселить могли, какие получили они сами, и от них дети предали б паки своим детям, и так следуя из родов в роды в будущие веки. Различие между стремлениями первой и второй половины XVIII века всего резче выражено в следующих словах Бецкого, обращенных к Императрице Екатерине II: «Петр Великий создал в России людей, Ваше Величество влагаете в них души». Как сама Императрица Екатерина понимала дело нравственного воспитания, видно из следующих слов ее: «Главное достоинство наставления детей состоять должно в любви к ближнему, в общем благоволении к роду человеческому, в доброжелательстве ко всем людям, в ласковом и снисходительном обращении ко всякому, в добронравии
9
непрерывном, в чистосердечии и в благодарном сердце, в истреблении горячности сердца, пустого опасения, боязливости, подозрения. Пороки вообще уменьшают смелость и храбрость; добродетели же умножают твердость духа и укрепляют рассудок, истинную его смелость и храбрость. Истинная смелость состоит в том, чтоб пребывать в том, что долг человеку предписывает». — Это не были только слова, не находившие отзыва, не были только требования, не находившие исполнения: во второй половине XVIII века мы замечаем большое смягчение нравов; людям второй половины XVIII века первая половина его казалась временем грубости, варварства; вельможам Екатерины II становилось дурно при чтении о некоторых явлениях предшествовавшего времени*.
Противопоставляя вторую половину ХУШ века первой, мы говорили о явлениях царствования Императрицы Екатерины; но понятно, что подобные явления не могли произойти вдруг в одно это царствование; люди, действовавшие в царствование Екатерины, образовались прежде, образовались в царствование Елисаветы. В это-то знаменитое царствование совершился переход от понятий и стремлений первой половины века к понятиям и стремлениям второй; мы поймем почему люди Екатерининского времени обнаруживали такую мягкость в нравах, такое отвращение от мер жестоких, когда вспомним, что они воспитались в царствование, в которое отменена была смертная казнь. Из царствования Елисаветы следовательно лучшие люди Екатерининского времени вынесли убеждение в необходимости просвещенного воспитания, сознание о высшей, нравственной цели науки; в это царствование у престола Императрицы явился человек, при образовании которого «наука и искусство подали руки, чтоб сделать его отечеству полезным, между людьми любезным и всегда желательным»; — и по мысли этого-то человека в царствование же Елисаветы возникло учреждение, долженствовавшее удовлетворить потребности времени, а именно,
10
дать науке возможность достигать своей высшей, нравственной цели, дать ей значение мудрости гражданской. Этот человек был И.И. Шувалов; это учреждение был Московский Университет.
Обыкновенно с именем Шувалова соединяется у нас знаменитое по классическим преданиям название Мецената; это понятие о Шувалове, как Меценате, запечатлено в нас стихами Державина:
Бессмертны музами Периклы
И Меценаты в век живут:
Подобно память, слава, титлы Твои, Шувалов, не умрут.
Великий Петр к нам ввел науки,
А дщерь его ввела к нам вкус;
Ты к званьям простирая руки,
У ней предстателем был Муз. Досель гремит нам в Илиаде
О Несторах, Улиссах гром:
Равно бессмертен в Петриаде
Ты Ломоносовым пером.
Здесь Державин разумеет известный отзыв Ломоносова о Шувалове, что он
Для счастия наук в отечестве рожден.
Но мы, питомцы Московского Университета не можем быть удовлетворены этим сравнением нашего Шувалова с Меценатом. Покровительство науке, искусству, произведения которых служат часто только украшением, забавою праздной, роскошной жизни, такое покровительство не дает еще права на то высокое значение, с каким является для нас Шувалов. Если мы хотим с кем-нибудь сравнивать его, то должны сравнивать не с Меценатом, а с лицами более отдаленной древности, с теми благодетелями людей, которым предание приписывает вывод колоний, изобретение или принесение благодетельных искусств и знаний, основание учреждений, распространявших люд-
11
скость, поддерживавших основы общества. Шувалов не отличался одним только легким, ничего не стоющим при его положении покровительством науки и искусству: но, познав на самом себе благое действие науки и искусства, приобретении благо, он старался распространить его между соотечественниками своими, старался, чтоб, сколько можно большее число их пользовались этим слогом и становились чрез это пользование такими же, каким был он сам.
Каков же был Шувалов? Как на нем отразились благие действия науки? Рано приблизился он к престолу Монархини, рано получил могущественное влияние; его провозгласили счастливцем и мудрецом за уменье пользоваться этим влиянием, за уменье пользоваться всем, не употребляя ничего во зло. Но такое определена деятельности Шувалова односторонне: Шувалов не довольствовался тем, что не употреблял только во зло своего влияния, он постоянно употреблял его на добро. У престола благодетельствовавшей ему Монархини он стоял с высоким характером посредника, миротворца, верно служа и будущему России как в лице непосредственного наследника престола, так и в лице малолетнего внука Императрицы*; с тем же характером миротворца являлся он и для семейств частных и для семьи, к нему близкой, для семьи ученых и литераторов. Следовательно имеем полное право не ограничиваться для Шувалова названием счастливца: в наших глазах Шувалов является человеком, искавшим не счастья только, но блаженства, обещанного миротворцам. — Провозглашали, что даже самые соперники Шувалова не могли ничего сказать о нем, кроме добра: это происходило от того, что у Шувалова, собственно говоря, не было соперников, ибо он не искал почестей, выгодных мест, не заслонял никому дороги при их достижении, старался о приобретении только нравственного значения, нравственного превосходства; высокий титул, к которому он стремился
12
и которого достиг, был титул просвещеннейшего вельможи в государстве. Просвещение есть самое лучшее средство против корыстолюбия, против неуменья приносить частные выгоды в жертву общему благу, благу отечества: Шувалов понимал, что титул просвещеннейшего вельможи налагает на него обязанность быть бескорыстнейшим, и он ограничился своим небольшим состоянием, когда мог так легко и даже безукоризненно приобрести обширное имение. Мы не остановимся долго на известии биографов Шувалова, что просители имели к нему свободный доступ; важнее для нас уменье, приобретенное просвещеннейшим вельможею, уменье предупреждать просьбы людей, медленных на просьбы. В каких отношениях находился Шувалов как господин к своим подвластным, показывает следующий случай: однажды он решился продать деревню для уплаты долгов; крестьяне этой деревни немедленно сделали складчину и явились к, нему с просьбою принять деньги и оставить деревню за собою; потому что им не нажить такого доброго помещика.
Когда Шувалов явился за границею, то первые знаменитости времени нашли в нем одного из самых образованных и самых любезных людей. Этот отзыв иностранцев, важен для нас потому, что Шувалов производил такое же точно господствующее впечатлите и на своих соотечественников: на нем более чем на ком-либо виднелось это сияние просвещения, которое, по словам Кантемира, делает человека между людьми любезным и всегда желательным; к Шувалову подходили с какою-то радостью говорят его современники*. Это качество в Шувалове засвидетельствовано и знаменитым духовным оратором, которому выпал жребий сказать надгробное слово просвещеннейшему вельможе ХVIII века**. Время его жизни показывает, «оговорить оратор», и что Бог хранил его для счастья многих. Течение его жизни растворено было желанием, чтоб благодетельствовать. Он счастливым себя почитал
13
в тот день, когда имел случай удалить несчастие и поспешествовать счастью других... О! если образуемое юношество можно нарещи обновляющеюся юностью человечества, как орла, то в обоих престольных градах питомцы свободных и художественных наук соблюдут нестареющуюся память той его ревности, с какою он тщился не меньше о украшении науками умов, как и поступков благородным учтивством. Остается желать, дабы они совершили, согласно Евангелию и закону, доброе намерение его».
Конечно духовный оратор, и при таком случае, под благородным учтивством разумел не одну внешнюю учтивость, требуемую светскими приличиями; конечно не одною этой внешнею учтивостью хотел он определить характер человека, которого жизнь растворена была желанием благодетельствовать, который счастливым себя почитал в тот день, когда имел случай удалить несчастие и поспешествовать счастью других. В благородном учтивстве Шувалова отражалась внутренняя людскость, сознание человеческого значения в себе самом и в других. «И здесь, в слове нашего оратора, как в сочинениях других лучших писателей времени, выставлено двойное требование от просвещенного человека, требование, чтобы в нем украшенному наукой уму соответствовали поступки, удовлетворяющее нравственным требованиям, нравственному достоинству человека. Шувалов удовлетворил этому требованию самим собою, своим нравственным существом, и потом старался чтоб и другие одинаково удовлетворяли ему, тщился, как говорит оратор, не меньше о украшении науками умов, как и поступков благородным учтивством. Плодом этого тщания был наш Университет, учрежденный в следствие ходатайства Шувалова у престола Елисаветы, при чем в первый же год основания Университета, одним из первых его преподавателей было провозглашено, что цель наук есть возможное нравственное совершенствование человека*. Таково
14
предание старцев наших, предание, живущее в нравственном образ Шувалова.
«Нестареющуюся память высокой ревности Шувалова соблюдут питомцы наук». К вам, питомцы Московского Университета и обращался пятьдесят семь лет тому назад духовный оратор, говоривший свое слово над гробом Шувалова, от вас требовал вечной памяти тому, кто современных ему предшественников ваших и называл своими детьми*. И какое законное требование! Но как же вы его выполните? Ваша обязанность состоит не в одном воспоминании о Шувалове; она состоит в напоминании о нем; вашими поступками вы должны напоминать человека, нравственный характер которого составляет живое, образное предание Университета, давшего вам воспитание. Дети Шувалова должны сохранить в своем нравственном образ родственные черты. Вы лучшее, вы избранные, вы, более других знающие! примите награды, примите права, даруемые вам ПОКРОВИТЕЛЬСТВУЮЩЕЮ ВЛАСТИЮ, и удержите воспоминание о важных обязанностях, налагаемых на вас этими правами; не оставьте вашего знания бесплодным, а плод знания есть мудрость гражданская, законность всех поступков; вы, более других знающие! вам незнанием законности отговориться уже нельзя. Да вечно слышится вам этот голос, исходившей от гроба Шувалова; да вечно слышатся вам эти слова пастыря церкви, который давал нелестное определение нравственному образу почившего, и обращался к вам с упованием, что вы сохраните этот прекрасный образ, что вы совершите, согласно Евангелию и закону, доброе намерение Шувалова.
